Есть ли что на земле такое, что уцелеет, не смотря ни на что, будь то разгул стихии, безумие войны, гибель цивилизации?
Впервые я озаботился этим вопросом, прочтя знаменитое булгаковское «рукописи не горят». Не помню точно, как именно я воспринял эту фразу тогда, и правильно ли я понял автора. Но, определенно, эта мысль дала новую жизнь той надежде, которая подспудно дремала в моем сердце: должно быть что-то нетленное, вечное, неистребимое ни огнем, ни временем, ни забвением. И если кто-то эту надежду выразил тремя словами, и с ним, кроме меня, согласились десятки, может быть, сотни людей, значит, эта надежда — не тщетна, она должна иметь основание. И вот я принялся его искать…
«Красота спасет мир». Я поверил и в это. В это нетрудно поверить, пока ты не стар, и мир вокруг, и люди кажутся красивее, чем есть на самом деле. Но может ли сама красота пребывать вечно? Рассматривая в тишине музеев потускневшие царские облачения, портреты некогда знаменитых, но некрасивых вельмож и их жен, прикасаясь к потемневшему крохкому мрамору безруких статуй, я усомнился в их спасительной силе. Напротив, сама красота показалась мне и беззащитной, и уязвимой, и недолговечной…
«Рукописи не горят». Не означает ли это, что все, к чему прикоснулась рука творца, мастера — нетленно? Хотелось в это верить. И, находя вокруг себя предметы, и звуки, и слова талантливых мастеров, нередко безвестных, я догадался, что им были знакомы и муки поиска, и миг озарения истиной, и радость воплощения замысла. Пытаясь творить, я и сам нашел подтверждение тем догадкам. Но не скоро и не вдруг мне открылось, что не красота и не творец, вызывающий ее к жизни владеют вечностью. Они — лишь привратники у ее сияющих чертогов. Но что же правит бал вечности?
Этот секрет открылся просто. И напрасно я искал, широко распахнув глаза. «Зорко лишь сердце». И я нашел отгадку в нем. Мое сердце не раз ошибалось, но тут я поверил ему:
«И красота, и радостный труд творчества рождаются в любви». Она одна и источник, и мера, и истина. Без нее не бывает ни красоты, ни творчества, ни самой жизни. Любовь рождает, хранит в своих руках и дает бессмертие. И не может погибнуть то, на чем любовь поставила свою печать. Даже самая малость с любовью неразрушима: лоза, посаженная с любовью; построенный с любовью дом; дитя, зачатое в любви; жизнь, отданная любимым…
И пусть отяжелеет рука ваятеля, и раскрошится, спустя века, мрамор его статуи. И новые люди искоренят старый сад. И разрушится дом. И поседеет локон красавицы. Но жива их любовь! И звуки чарующей музыки, и удар резца, и поэма, и песнь — вдохновленные высшей любовью — они сохранятся нетленными.
***
«Любовь никогда не перестает!» В этом все дело. Родившись однажды, не умирает любовь. В ней — и мудрость, и красота, и радость, и гармония жизни. И так будет всегда…
Владимир Шишков,
Херсон, Украина
Начал публиковаться с 1997 года: неожиданно для себя обнаружил желание писать об ином качестве жизни - жизни рядом с любящим Богом, который помог мне взглянуть на этот мир по-новому. e-mail автора:vlad@foru.ru сайт автора:Для ТЕБЯ
Прочитано 10305 раз. Голосов 2. Средняя оценка: 5
Дорогие читатели! Не скупитесь на ваши отзывы,
замечания, рецензии, пожелания авторам. И не забудьте дать
оценку произведению, которое вы прочитали - это помогает авторам
совершенствовать свои творческие способности
Феноменология смеха - 2 - Михаил Пушкарский Надеюсь, что удалось достичь четкости формулировок, психологической ясности и содержательности.
В комментарии хотелось бы поделиться мыслью, которая пришла автору вдогонку, как бонус за энтузиазм.
\\\"Относительно «интеллектуального» юмора, чудачество может быть смешным лишь через инстинкт и эмоцию игрового поведения.
Но… поскольку в человеческом обществе игровое поведение – это признак цивилизации и культуры, это нормальный и необходимый жизненный (психический) тонус человека, то здесь очень важно отметить, что «игра» (эмоция игрового поведения) всегда обуславливает юмористическое восприятие, каким бы интеллектуальным и тонким оно не было. Разве что, чувство (и сам инстинкт игрового поведения) здесь находится под управлением разума, но при любой возможности явить шутку, игровое поведение растормаживается и наполняет чувство настолько, насколько юмористическая ситуация это позволяет. И это одна из главных причин, без которой объяснение юмористического феномена будет по праву оставлять ощущение неполноты.
Более того, можно добавить, что присущее «вольное чудачество» примитивного игрового поведения здесь «интеллектуализируется» в гротескную импровизацию, но также, в адекватном отношении «игры» и «разума». Например, герой одного фильма возвратился с войны и встретился с товарищем. Они, радуясь друг другу, беседуют и шутят.
– Джек! - спрашивает товарищ – ты где потерял ногу?
- Да вот – тот отвечает – утром проснулся, а её уже нет.
В данном диалоге нет умного, тонкого или искрометного юмора. Но он здесь и не обязателен. Здесь атмосфера радости встречи, где главным является духовное переживание и побочно ненавязчивое игровое поведение. А также, нежелание отвечать на данный вопрос культурно парирует его в юморе. И то, что может восприниматься нелепо и абсурдно при серьёзном отношении, будет адекватно (и даже интересно) при игровом (гротеск - это интеллектуальное чудачество)\\\".
